Форум

Я, кстати, не призываю безоговорочно следовать выводам г-на Сидорова. Вопрос, по-моему, в другом - как энтузиастам-генеалогам невредимо пробраться между Сциллой некритического восприятия источников и Харибдой гиперкритицизма.

Скажем, в том же номере "СВ" опубликована статья В.С.Ярных "Святые предки и предки святых: проблема происхождения в южногалльской агиографии X-XI веков". Позволю себе несколько обширных извлечений из неё, которые любопытно сопоставить со статьёй А.И.Сидорова:

Развитие в Галлии интереса к генеалогии на рубеже Х-ХI вв. было связано, в частности, с переходом от Sippe (V-Х вв.), характеризующегося горизонтальной системой родства и отсутствием выраженного династического чувства, к линьяжу, которому свойственны когнатизм, вертикальная система родственных связей и интенсивное развитие генеалогического сознания. В Южной Галлии этот переворот происходил более стремительно.

Знать Южной Галлии никогда не пренебрегала возможностью вписать фигуру святого в историю своей семьи. Это происходило либо путем канонизации одного из предков, либо через претензии на родство с уже известным святым. Наиболее известен и показателен пример Геральда Орильякского. Одон Клюнийский представляет его как потомка рода, подарившего миру сразу двух прославленных меровингских святых — Цезария Арелатского и Аредия Лиможского , что другие источники не позволяют ни подтвердить, ни опровергнуть . Любопытно, что и сам святой Геральд, в свою очередь, выступит в дальнейшем в роли легендарного предка ряда знатных фамилий региона , в том числе семьи святого Роберта де Тюрланда, основателя монастыря Шэз-Дье . Святость сопровождается ссылками на череду славных предков, как если бы речь шла о доказательстве благородства происхождения. Это предание могло существовать в семье Роберта де Тюрланда или появиться уже в возглавляемой им монашеской общине. Нам оно известно благодаря Марбоду Реннскому, искусному анжуйскому агиографу , которому житие первого аббата Шэз-Дье было заказано в последней четверти XI в. Сильна вероятность, что он переложил своими словами более раннее житие, написанное Жеро де Лавеном, учеником и капелланом святого Роберта , исправив лишь огрехи стиля. Однако, кому бы ни принадлежало решение включить в житие предание о происхождении святого, неизвестному овернскому клирику или знаменитому стилисту с севера, при выборе легендарного предка он руководствовался скорее вкусами и поминальной традицией местного сообщества, чем личными домыслами. Таким образом, древность происхождения и давность славы рода воспринимаются как критерии доброй репутации семьи. В этом захватывающем чередовании четырех святых, принадлежащих к разным поколениям одной семьи, святость предстает как закономерное следствие наследственной добродетели.
Этот случай "династии" святых исключителен для агиографии Южной Галлии. Однако почти каждый святой наделен здесь блистательной чередой высокородных, а порой и царственных предков. Агиографы вспоминают о родственных связях святого Эгидия и святого Менелая с византийскими императорами, о происхождении святой Энимии и святого Ферреола из дома Меровингов, святого Вивиана — от королей Аквитании, а святого Венанция — от королей бургундов . В этих примерах много общего. Упомянутые жития — составленные в Х — ХII вв. биографии более ранних святых, источники которых ныне неизвестны. Все эти тексты отражают новую для Южной Галлии тенденцию: обилие выдуманных агиографических легенд, слабо соотносящихся с прежней биографией того же святого. Важной составляющей подобной "реконструкции" оказывается ссылка на славных предков, зачастую самого невероятного и фантастического толка. В житии святого Менелая, правда, присутствуют реминисценции из ряда меровингских текстов. Однако и оно вполне оригинально (или, если угодно, являет собой чистый вымысел) в своей генеалогической части. Быть может, это житие даже следует назвать наиболее ярким примером агиогенеалогического конструкта. Его автор выделяет под экскурс о происхождении святого специальный пролог, в котором он обращается к истории появления и обоснования предков святого Менелая в Анжу . Агиограф прослеживает родословную героя от легендарного прапрадеда, византийского императора Ираклия, и кратко напоминает ее в следующей главе, рассказывая о браке деда и бабки Менелая . По мнению В. Левинсона, этот генеалогический пролог скорее всего интерполяция, развивающая и акцентирующая мотивы, уже присутствующие в первоначальном тексте . Это предположение весьма убедительно. Ничто, впрочем, не мешает допустить, что автор прямо цитирует здесь используемый им более ранний источник, чтобы затем повторить сведения о благородном происхождении святого в своем собственном повествовании, приводя их в доказательство душевного благородства протагониста .

Конец каролингской эпохи был ознаменован возрождением интереса к римским корням. Усиление этой тенденции происходит, по существу, синхронно с уже отмеченными изменениями в структуре и содержании агиографического повествования. Агиографы словно возвращаются к традициям меровингских житий, воспроизводя и дополняя сведения Григория Турского и его современников. Так, клермонский епископ Прейект предстает в житии начала XII в. потомком знатной овернской семьи , живет в окружении сенаторской знати, к которой, в частности, принадлежат его учитель и предшественник, епископ Генезий, и враги святого из числа мирян . Житие Авита из Сарла (Х в., Лимузен) сообщает о протагонисте аналогичную информацию . Жития Юго-Восточной Галлии заметно менее затронуты римской тематикой. Так, Веран, епископ Кавайона, и Стефан, епископ Апта, предстают в посвященных им текстах просто как "галлы", их биографы не сочли нужным наделять героев римским и сенаторским происхождением .

Южногалльским агиографам Х-ХI вв. недостаточно просто упомянуть о благородстве крови святого, как это обычно случалось в VIII — IХ вв. Они добавляют конкретные имена и титулы, подчас даже рассказывают о славном предке, добродетель которого как бы предвосхищает святость потомка. Появляется потребность овеществить знатность. С Х в. все повествование заметно расцвечивается под действием общей тенденции к беллетризации и развлекательности. Однако представляется, что оживление темы происхождения связано не только с этим, но и с переменами в сознании региональной элиты, с потребностью в самоопределении и самоутверждении новой феодальной знати. Святой, как и местные знатные сеньоры, часто наделяется славной "родословной" — принадлежит то к королевскому роду, то к галло-римской, то к франкской аристократии. Последний случай гораздо чаще встречается в агиографии, чем в родословных мирян, известных из других южногалльских нарративных источниках . Правда, здесь, на юге, стремление сплавить в единую структуру земных властителей и небесных заступников не достигло логического завершения, как это случилось, например, во Фландрии, где в это время выстраивается целая система родственных связей между провинциальной знатью, местно почитаемыми святыми и каролингской династией .

(Если интересен полный текст статьи - могу выслать).

К чему бы это я? А к тому, что хотя выше речь шла о Южной Галлии и об агиографии, при определённом подходе можно даже "замахнуться на самое святое, что у нас есть" (с) - на св.Арнульфа Мецского. Такой вот гиперкритицистский каламбур.